Бато Жугдуров – врач-эндоскопист Бурятского республиканского клинического онкодиспансера. Доктор рассказал, как участвовал в проведении редкой операции, почему дважды не поверил результатам собственной диагностики, и приоткрыл завесу тайны предрасположенности азиатов к раку.
Группа исследователей НИИ онкологии Томского НИМЦ обнаружила специфические мутации генов, которые предрасполагают к возникновению рака молочной железы (РМЖ) и рака яичников у определенных этнических групп. К последним относятся якуты, тувинцы, хакасы и буряты.
– При первой экспедиции нами были собраны образцы. У бурятского этноса не найдены «европейские» мутации, но у двух пациенток были обнаружены мутации генов RAD51D и у одного мутация гена PTEN. Это редкие мутации, и для того, чтобы доказать, что мутации этих генов приводят к развитию РМЖ/рака яичников у бурят, нам нужно набрать большое количество образцов. Только так мы найдем повторяющиеся мутации разных генов, ассоциированных с РМЖ, среди бурятского этноса, определим перечень мутаций, ответственных за развитие рака молочной железы/рака яичников у бурят, – говорит научный сотрудник лаборатории молекулярной онкологии и иммунологии НИИ онкологии Томского НИМЦ Полина Гервас.
У кого риск онкологии ЖКТ выше?
Мы решили узнать, что думает о предрасположенности бурят к раку врач-эндоскопист Бато Жугдуров. А также спросили, какие виды онкологических заболеваний оказались самыми коварными на его практике и откуда вообще берётся рак.
– Бато Баторович, врачи из Томска будут проводить исследования в Бурятии – ищут мутации генов, приводящих к развитию рака. Правда ли, что буряты генетически предрасположены к онкологическим заболеваниям?
– Начнём с того, что такое рак. Это сбой системы на уровне клетки. Фактор может быть любым: генетический фактор, вредные привычки, стрессы, канцерогены, экология. Даже гиподинамия может стать причиной системных нарушений и фоном для развития рака. Есть определённая генетическая расовая предрасположенность у разных рас к разным видам онкологических заболеваний, но так, чтобы именно у бурят была особая предрасположенность, я бы не сказал. Хотя у афроамериканцев, латиноамериканцев и азиатов риск онкологии ЖКТ действительно чуть выше.
– Насколько можно быть уверенным, что у тебя не возникнет рак, если ты ведёшь здоровый образ жизни и живёшь в экологически чистом месте?
– К сожалению, никто не застрахован. Люди, которые никогда не курили, не пили и ведут активный образ жизни, живут в деревне и питаются натуральными продуктами, также могут заболеть. И наоборот, если человек живёт не в самом экологически чистом месте, малоподвижен, много курит и вообще нарушает все догмы правильной жизни, далеко не факт, что он заболеет раком.
– Он может умереть от инсульта с таким образом жизни. Но и это не факт.
– Совершенно верно. Природа рака не изучена до конца. Несмотря на то что мы понимаем все механизмы, что именно стало пусковым фактором у конкретного пациента, мы не можем сказать.
Рак поджелудочной не оставлял шанса
– Какой вид рака самый сложный, по вашему опыту?
– Один из самых сложных для диагностики органов – поджелудочная железа. Рак поджелудочной очень коварный. До появления новых технологий по стране в целом было очень много случаев поздней диагностики онкологии поджелудочной железы, что не оставляло больным шансов на излечение. Да и послеоперационная летальность была очень высока. Сейчас же эндосонография даёт большой шанс на раннее выявление рака. У нас такие пациенты уже есть – более десяти точно. Мы вовремя выявили, затем их прооперировали, и сейчас они на учёте, ежегодно нами наблюдаются.
Например, одна женщина ходит к нам регулярно, очень благодарна, у неё такие сияющие глаза! А ведь когда-то у неё было самое страшное заболевание, которое при иных условиях не оставляло ей шансов на жизнь. Она пришла к нам как раз в ту эпоху, когда мы начали внедрять новую технологию. Тогда к опухолям поджелудочной железы было такое отношение, что это билет в один конец. У женщины были результаты компьютерной томографии, которая показала образование в её поджелудочной. Мы провели ей эндоУЗИ и тоже увидели это образование, и оно мне не понравилось. Мы провели пункцию, и результат оказался отрицательным. Казалось бы, всё в порядке, надо отправить женщину на динамическое наблюдение, но мы настояли на повторной пункции.
– Что именно вызвало сомнения?
– Визуально я мог отличить доброкачественное от злокачественного, несмотря на малый размер образования. И его ультразвуковая структура была очень похожа на злокачественный процесс. Поэтому сказал пациентке: «Давайте ещё раз попробуем». Она согласилась на повторную пункцию, но и вторая дала отрицательный результат. Вроде бы надо уже успокоиться, ведь процент точности эндоУЗИ и пункции очень высок – около 92 %. Несмотря на все рекомендации, я пошёл на третью пункцию. Женщина сказала, что уже «подружилась с этой опухолью», спросила, уверен ли я. И я был уверен. На третий раз мы получили результат – нейроэндокринная карцинома. Пациентку вовремя прооперировали. Если бы мы тогда успокоились, опухоль могла бы развиться и унести жизнь женщины. Бывают и агрессивные формы, которые могут буквально за несколько месяцев превратиться в неоперабельную форму. Этот случай ярко говорит нам, что порой нам нужно слушать свое сердце.
«Хороший специалист хотя бы заподозрит»
– За какое время примерно такой вид рака может убить?
– Невозможно точно сказать. У всех по-разному, у кого полгода, у кого год или два. Самый распространённый вопрос: «Доктор, как долго эта опухоль у меня?» И на этот вопрос мы не можем ответить. Поэтому так важно проходить диспансеризацию. Уже год как мы внедрили скрининг колоректального рака и получаем первые положительные результаты. На ранних стадиях такой рак никогда не даёт симптомов, ты не чувствуешь его, нет боли, у тебя не будет даже расстройства ЖКТ, но образование будет постепенно расти. Не пренебрегайте диспансеризацией. Ведь, как я уже говорил, есть такие коварные виды рака, как, например, рак поджелудочной железы или толстой кишки. Для женщин маммография обязательна, гинеколог обязателен – во время плановых исследований можно обнаружить не то что рак, а даже предраковые состояния.
– Но в обычной поликлинике не такое оборудование, как у вас.
– Не спорю, но хороший специалист на любом оборудовании может увидеть проблему или хотя бы заподозрить её и отправить пациента к нам. Врачи первичного звена – на вес золота. Они молодцы, потому что увидеть в огромном потоке пациентов подозрительных – это поистине мастерство.
«Либо делаем, либо до понедельника не доживёт»
– Расскажите об операции, которую вы провели и которую называют уникальной и первой на Дальнем Востоке.
– На протяжении последних трёх лет в нашем онкодиспансере происходят такие события, которые коренным образом меняют диагностику. По всем отделениям внедряются новые прорывные технологии, и каждое такое событие – праздник для нас. Всё больше и больше расширяются наши возможности и в диагностике, и в лечении. И операция, о которой сейчас пишут в СМИ, действительно уникальна, хотя сам случай не уникален. У пациентки была опухоль в области желчевыводящих протоков. Опухоль проросла в протоки, и желчь не могла попасть из печени в 12-перстную кишку, чтобы участвовать в пищеварительном процессе. А печень продуцирует желчь постоянно, и если ей некуда деваться, то она попадает в кровь, отравляя организм. Это состояние жизнеугрожающее: если его не снять, человек погибнет очень быстро. Счёт шёл даже не на недели, а на дни. К нам обратились хирурги абдоминального отделения. Конечно, у нас были уже освоенные методики. Например, РХПГ (ретроградная холангиопанкреатография – комплексное исследование, которое выполняется при помощи рентгеновского и эндоскопического оборудования. – Прим. автора). Но с её помощью не получилось добраться до желчных протоков, потому что опухоль деформировала этот участок. Мы прибегли ко второй новой и уже проверенной методике, которой пользуемся год, – чрескожному вмешательству: когда под контролем ультразвукового датчика прямо через кожу вводится игла в желчевыводящие протоки и туда ставится дренаж. Через эту трубочку желчь выходит наружу, в специальный мешочек. К сожалению, несмотря на успешность манипуляции, дренаж дважды выпадал из протоков. Снова нарастала желтуха, снова возникала угроза жизни пациента.
Была пятница, и рабочий день уже закончился, когда встал вопрос об интервенционном вмешательстве. Выбора не было: либо мы делаем, либо до понедельника пациент может не дожить. На работе мы остались практически всем отделением, операционная была полная. Кто не помогал физически, тот морально поддерживал – чувствовать поддержку в такой момент было очень важно для нас. Четыре часа длилась операция. Через эхоэндоскоп мы зашли в желудок и через него должны были попасть в двухмиллиметровый желчный проток иглой под навигацией ультразвука, который находится на кончике аппарата. Это нам удалось, и через иглу по проводнику с помощью уже рентген-навигации мы провели в проток саморасширяющийся стент и раскрыли его. Появился просвет, и желчь устремилась в желудок. На следующий день пациентка уже ходила по палате, улыбалась, цвет лица сразу же изменился. Она была очень благодарна, потому что её состояние из крайне критического буквально за ночь нормализовалось. В дальнейшем пациентку передали хирургам. Наша задача была снять острое состояние, с которым мы успешно справились.
– Как вам удалось отважиться на это вот так, без подготовки?
– Да, ранее эта операция нами не проводилась, но нельзя сказать, что мы проводили её наобум, мы готовились к ней. Ведь, чтобы её проводить, нужно в совершенстве владеть ультразвуковым эхоэндоскопом. Думаю, в 2019–2020 годах я бы даже не решился на это. В те годы методика только осваивалась. Мы готовились и набирались опыта, чтобы перейти непосредственно к выполнению этой операции. У нас было всё: и технологии, и все необходимые расходные материалы. Оставалось только набраться решительности, и спустя более тысячи исследований эндо-УЗИ мы были готовы.
Чем сложнее операция, тем выше риски осложнений. И ты каждый раз чувствуешь, будто находишься на лезвии ножа. Но когда ты в коллективе профессионалов и чувствуешь поддержку руководства, когда тылы прикрыты друзьями-хирургами, возможны чудеса.
– Говорят, вы самостоятельно переводили исследования по этому виду операции с иностранного языка?
– Да. Мы изучали исследования, которые публиковали наши японские коллеги на английском языке. Я не владею английским на профессиональном уровне, не говорю свободно, но могу прочитать медицинскую литературу. Сейчас работаю над своим английским, потому что для доступа к исследованиям мирового уровня и дальнейшего профессионального роста необходимо знание языка.
Оборудование не хуже японского
– Ваша главная профессиональная мечта?
– Вы меня поставили в тупик (смеётся). Наверное, моя мечта уже сбылась! Ведь я занимаюсь любимым делом. Даже когда я в отпуске, всё равно хочу на работу – мне кажется, что я что-то упускаю, потому что в медицине жизнь сейчас бьёт ключом, ты постоянно в водовороте новых технологий и диагностики.
– Не думали уехать?
– Многие спрашивают, почему я не уехал, чтобы развиваться дальше. Я отвечаю, что развиваюсь на родине, ведь у нас оборудование мирового уровня и ничем не хуже японского. А получить теоретические знания, увидеть, как работают врачи в других странах, можно и дистанционно. После ковидных времён стало ещё проще в этом плане, потому что технология вещания уже отработана и онлайн-конференции проводятся регулярно.
– Ваши западные коллеги наверняка зарабатывают гораздо больше. Для вас это тоже не мотив для переезда?
– Не скажу, что я об этом не думал. Но для меня это не приоритет. Одно дело – много получать, но работать не в очень хорошем коллективе, и совсем другое – меньше зарабатывать, но трудиться в дружнейшем коллективе и в той обстановке, о которой ты всегда мечтал. И быть полезным здесь – на родине (улыбается).
– Спасибо, Бато Баторович! Успехов и здоровья!
– Благодарю!
