Я стою и смотрю на реку. Зажатая между гор, загнанная в ущелье, она яростно шумит в своём течении. Давным-давно, когда я был маленьким, отец стоял на моём месте и рассказывал старую легенду.
Если выехать из Улан-Удэ по Баргузинскому тракту, то, не доезжая нескольких километров до озера Котокель, непременно сделаешь остановку в том месте, где дорогу пересекает горная река. Невдалеке стоит разукрашенное разноцветными лоскутками деревце — бурхан.
Фото: visitburyatia.ru
Коренные сибиряки, подвязывая очередную тряпочку на ветку, выливают на землю несколько капель водки, объясняя впервые приехавшим в Бурятию, что это маленькое жертвоприношение не что иное, как завуалированная просьба духам места содействовать счастливой дороге и приятному отдыху.
Гости со всей России — различных вероисповеданий, чувствуя сердцем правоту обычая, достают платки, рвут их на тоненькие полоски и, приподнявшись на цыпочки в попытке дотянуться повыше, завязывают тройным узлом свои маленькие флажки. А те, кто не взял в дорогу водку (немыслимый для Забайкалья промах), кладут под дерево деньги.
Наконец, отдохнувшие люди, вдоволь надышавшись чистым воздухом, налюбовавшись на суровые горы, скрывающие очередной поворот реки, расходятся по машинам и спрашивают у знакомых, как же зовётся это чудесное место. Им отвечают, не задумываясь о происхождении названия, привычно повторяя слышанное тысячи раз: «Хаим. Река Хаим».
В ожидании попутки
Тем летом я с энергией неофита ещё только постигал чудесный мир Забайкалья. Мне хотелось поделиться своими открытиями со всем миром, а вынужденные возвращения в город воспринимались как трагедия. Зато каким счастьем было стоять на «Стрелке» в ожидании попутки, чтобы потом, трясясь на рытвинах тракта, широко раскрытыми глазами впитывать окружающий пейзаж.
К сожалению, в тот раз желающих подбросить меня до турбазы не оказалось. Оставалась надежда на рейсовый автобус. Так и не дождавшись его, я, закинув рюкзак на плечи, уже собирался пойти домой, как из-за поворота вынырнул военный КамАЗ, переоборудованный под автобус.
На его оранжевом боку красовалась надпись «Байкал. Военно-туристическая база». Я, собственно говоря, ехал как раз на эту базу, которая, несмотря на своё название, находится на озере Котокель, что в семи километрах от побережья старика-моря. Я бросил сумку в проход между сиденьями и стал пробираться к одному из незанятых мест. Сухонький старичок, единственный не спавший в автобусе, необыкновенно пронзительно взглянул, пододвинувшись в ответ на моё торопливое «здрасте».
На перевале
...На перевале машина остановилась, и разом проснувшиеся туристы с шумом атаковали местный бурелом в поисках туалета. Мой сосед, Михаил Павлович, профессор одного из столичных университетов, подошёл к бурхану. Я, немного бравируя своей осведомлённостью, достал две монетки из кармана и протянул одну профессору:
— Исполните один из наших старых обычаев. Положив монетку под дерево — бурхан, вы тем самым изъявите уважение местному духу и признаете его право на владение этим местом. Вы как бы оплачиваете проезд, а некие высшие силы заботятся, чтобы с вами ничего не случилось. В принципе система известная и очень распространённая.
Профессор усмехнулся:
— Это уж точно. Крыша, она и в Африке крыша… Володя, наш шофёр, обернувшись, немного официально перебил:
— Возле Хаима остановимся только на пять минут!
— А покушать?! — возразил розовощёкий крепыш из той же компании молодежи, сидящей через проход.
— Вот на базу приедешь, там и покушаешь, — Володя мечтательно прикрыл глаза. Оживившиеся пассажиры возбуждённо загудели. Я успокаивающе подмигнул профессору:
— Михаил Павлович, не беспокойтесь, на Хаиме продаётся пиво. Наш водила, как только запах учует, поневоле задержится.
Профессор переспросил:
— Как ты сказал? На Хаиме? М-м-м, Хаим, довольно интересное название для Сибири, — и задумался, беззвучно шевеля губами. Я не стал торопить события и, предоставив старичку возможность любоваться видами, согласно кивнул крепышу, предложившему присоединиться к играющим в «дурака».
...Автобус свернул на стоянку. Наш шофёр громогласно крикнул:
— Хаим. Остановка пять минут. Все как-то разом вздрогнули и, теснясь в проходе, вывалились на солнышко. После мы, радостно звеня бутылками — по две в каждой руке, поспешили на пригорок, под тень раскидистой берёзы. Там две девушки расстелили покрывало и разложили бутерброды, отправив гитариста покупать шашлыки. Вскоре появился и профессор, принесший целую миску малины:
— Этот малинник, пожалуй, одно из самых секретных мест. Тайну его поведал мне один деревенский мужик, как-то подбросивший меня до туристической базы. Дело в том, что эти кусты малины растут на очень оживленном месте Баргузинского тракта. Летом возле Хаима останавливаются сотни машин, но никто не обращает внимания (благо смотреть есть на что) на чахлые, припорошенные пылью кустики, покрывающие откос дороги. Под невзрачным же покровом таится благоухающее царство ягод.
Фото: vmirepozitiva.ru
Еврейское имя Хаим
«Скромная трапеза» закончилась. Володя, привалившись спиной к дереву, приканчивал первую бутылку, с одобрением косясь на вторую. Гитарист, отрешившись, наигрывал «Чижа». Крепыш заигрывал с девчонками, а мы с Михаилом Павловичем, исполнив все обычаи предков, спустились к реке.
— Ну-с, юноша, только попробуйте сказать, что не знаете, откуда в центре Сибири появилась речка с еврейским именем Хаим.
— Профессор, вы видите во-о-он ту сопку, покрытую лесом? Вот на ней, а может, на следующей, в середине прошлого века поселился старый еврей — Хаим с тремя сыновьями. В те годы по Баргузинскому тракту можно было ехать десятки километров и не встретить ни одной живой души. Только изредка далеко окрест разносилось бряцанье цепей каторжников, шедших по этапу. Среди них, но всегда особняком, держались так называемые «политические», другими словами, диссиденты от интеллигенции, во все времена с чем-либо не согласные.
Хаим, как выяснилось позже, был связан с одной из революционных партий. Полиция, с недоверием относившаяся к одиноким зимовьям, раскиданным по всему восточному побережью Байкала, уже давно собирала «компромат» на Хаима. Правда, внезапные обыски ничего не давали, но, по имевшимся сведениям, именно этот старый еврей помогал сбежавшим переплавляться на иркутскую сторону Байкала, минуя Верхнеудинск, ныне Улан-Удэ.
Однажды из Баргузинского острога сбежало трое «особо опасных» политзаключённых. Отряды полиции, получив приказ найти сбежавших во что бы то ни стало, обшарили буквально каждый метр тайги и в конце концов наткнулись на следы «преступников», ведущие прямиком к дому Хаима. Полицейские устроили засаду, решив поймать с поличным старика с сыновьями. Всю ночь два отряда терпеливо ждали хотя бы каких-нибудь признаков жизни в зимовье. Поутру, почуяв неладное, к двери стали приближаться несколько человек.
Тотчас из узких окон-амбразур раздались выстрелы. Пули просвистели над головами, но полицейские благоразумно отползли назад. Тогда командир отряда, достав белый платок, поднялся к дому. Он предупредил мятежников, что если в течение получаса они не сдадутся, то будут повешены без суда и следствия. В это время позади дома полицейские навалили кучу сухого хвороста и подожгли его.
...Когда крыша зимовья загорелась, а из окон повалил густой чёрный дым, дверь распахнулась, и на пороге показался старик. Покачнувшись, он отошёл от пламени, уже охватившего весь дом, и попытался вскинуть винтовку, увидев приближающихся полицейских. Но, может, от усталости, а может, ещё из-за чего сил у него хватило только плюнуть в глаза людям, скрутившим ему руки.
После командир, допросивший Хаима, приказал соорудить виселицу из ещё дымившихся обломков дома. Оказалось, из подвала в сторону Байкала вёл подземный ход. Хаим отправил сыновей вместе со сбежавшими заключёнными, а сам, пообещав, что пойдёт следом, завалил лаз землёй, чтобы полицейские не смогли догнать беглецов.
Еле живого старика повесили и оставили на поживу воронам, не предав земле. Только на следующий день добрые люди, слышавшие о разыгравшейся трагедии, привезли раввина, который и похоронил Хаима по всем иудейским законам.
С тех пор каждый, проезжавший это место, считал своим долгом поклониться могилке, стоявшей прямо на пепелище, уже в следующем году густо поросшем полевыми цветами. А людская молва возвела старика еврея, человека, чужого на этой земле, в святые.
Позади меня кто-то глухо кашлянул. Я обернулся и увидел всю нашу небольшую группу. Володя, нервно взглянув на часы, выразительно посмотрел на меня и сказал:
— Да ладно, чё уж там. Поехали.
В автобусе я долго, до самой турбазы, смотрел в окно: на могучие, раскидистые кедры, заслоняющие хрупкие берёзки, на цветки — жарки, яркими солнышками усыпавшие обочину, на разбитую молнией ель, нависшую прямо над поворотом дороги, — на всё то, что близко сердцу, но не выразить, не описать. Можно только вспоминать. А ещё... а ещё видеть сны, где я снова стою возле Хаима — на том самом месте, где много лет назад отец держал меня за руку.
Ветерок, как тогда, гладит мою загоревшую под чужим солнцем кожу, а я стою и думаю, почему же меня так тянет в это сказочное место — Забайкалье. Почему, в какой бы дали я ни был, вдруг, весной, я просыпаюсь с ноющей болью в груди, ощущая свежее дыхание ветра и непреодолимое желание вернуться. Вернуться домой.
Из рассказа Дмитрия Покацкого, Израиль, г. Холон.
