На чужбине
«Ом мани падме хум». Он давным-давно потерял счет этой молитве: тысячи и тысячи раз повторял ее в голове, иногда вслух, когда оставался один под жарким беспощадным афганским солнцем. Сколько лет прошло с тех пор, как его, тяжело раненного, потерявшего сознание, взяли в плен, – семь, а может, и больше, кто скажет, да и сам Бато уже боялся считать, слишком уж большая цифра получалась.
Горные вершины начали светлеть под прикосновениями утренних лучей неутомимого небесного светила, заунывные крики соседского ишака возвестили о начале очередного дня.
– Батулло, ты где? Иди кушать! – вдруг донёсся голос Гулбики, хозяйской дочки.
Видимо, задумавшись, он просто не услышал её.
Это была пятая семья, в которой он жил за эти годы. Ничего плохого, равно как и доброго, он не мог сказать про неё, хоть не бьют – и то хорошо. Рахматулло, глава семьи, тощий, как высохший саксаул, таджик, вообще не разговаривал с ним: мог жестами указать фронт работы на сегодня и все на этом. Его жена, рано постаревшая от непосильного труда, с изможденным лицом и печальными глазами, была относительно добра и могла дать тайком от мужа пару душистых лепешек. В отличие от других многодетных афганских семей у них была только одна дочь, которой этой весной исполнилось одиннадцать лет. Конечно же, она росла в окружении большой любви, ее холили и лелеяли, как самую красивую розу в саду. Вот с ней Бато, несмотря на разницу в годах, связывала настоящая дружба, она доверяла ему все свои детские секреты и всегда старалась самый большой кусок мяса отдать ему.
А другие ребятишки побаивались его. По правде говоря, он мог напугать любого незнакомого человека: весь седой, с настороженными, недоверчивыми узкими глазами, смуглым скуластым лицом с бугристым, плохо зажившим шрамом на левом виске.
Особенно страшились, когда вблизи видели на запястьях рук и щиколотках ног широкие темно-багровые рубцы от кандалов, которые надели на него после первого побега. Попыток всего было три, три отчаянных рывка на свободу. И каждый раз его ловили и жестоко били. Били так, что его отчаянный крик переходил в неразборчивый хрип, а свирепая боль острыми иглами впивалась в каждую клеточку измученного тела. Но каждый раз он поднимался на ноги, отчаянно держась за жизнь и про себя бесконечно повторяя «Ом мани падме хум», может, и не понимая настоящего смысла этих слов. Да и что мог знать о буддизме простой бурятский парень, комсомолец, разве что только эту молитву, которую бабушка, хүгшэн эжы, тихонько прошептала ему на проводинах.
Солнце приближалось к зениту. Ему еще оставалось продолбить довольно приличный отрезок канавы, идущей к общему арыку. Спина, уставшая от длительной монотонной работы, надрывно ныла и требовала отдыха, да и пересохшее горло хотело воды. «Надо пару минут передохнуть», – подумал Бато и лег навзничь на пыльную и красную от глины землю, благо приглядывавший за ним одноглазый старик Баходур давно не обращал на него внимания.
Воспоминания ведь не знают границ, власть годов на них не распространяется, и они с надеждой – единственное, что не смогли забрать у Бато моджахеды. Чувства сладкой пеленой нахлынули на него, и он полностью погрузился в эти радостные и мучительные грезы. Родной Агинск, мама, папа, Даримка, сестренка, уже невеста, сколько же ей стукнуло, почти двадцать; друзья-одноклассники давно уже, наверное, переженились. Дома его, ясное дело, похоронили, военком уже принес семье тяжкое известие о том, что он пропал без вести, – теплится ли у них еще в душе надежда, ведь столько времени прошло. Каждое утро мама, брызгая молоко бурхану, просит вечное синее небо, чтобы оно вернуло ей сына, пусть даже без ног и рук, главное, живого.
Самое страшное, что могло с ним случиться за эти бесконечные годы, случилось: он начал забывать лица родных. С трудом представлял лицо мамы. Очень хорошо помнил только ее глаза – карие, наполненные тревогой и гордостью за сына. Отчётливо вспомнился запах отцовского табака. Старый парк с высоченными тополями в центре поселка, приземистое здание автостанции на окраине, первый стакан теплого болгарского вина за рубль пятьдесят восемь с одноклассниками – все это осталось в прошлой жизни.
– Батулло, давай вставай! До обеда еще много времени, никто, кроме тебя, это не закончит. О Аллах, за что мне такая кара – охранять этого шурави? – громкие стенания Баходура возвратили его к реальности.
Прошел еще один год, добавилась еще одна зарубка на дверном косяке чулана, где он жил. Сегодня был особенный день: его любимица Гулбика сосватана в соседний кишлак и должна стать женой сына муллы, человека зажиточного, даже богатого по меркам горных племен, живущих в Панджерском ущелье. И наконец-то давняя мечта Рахматулло – разбогатеть – начала сбываться. По такому случаю был забит баран, и вся семья вместе с многочисленными родственниками закатила пир под раскидистым платаном во дворе.
Уже вечерело, когда грустная Гулбика с заплаканными глазами принесла Бато большую миску, доверху наполненную ароматным и жирным пловом, большой кусок лепешки и глиняный кувшин с крепким горячим зеленым чаем.
– Я больше тебя не увижу, – прошептала она, и слезы крупными горошинами покатились из покрасневших глаз. – Я не хочу замуж, я его ведь никогда не видела, может, он старый и беззубый.
– Ну что ты, все будет хорошо, – успокаивал как мог Бато единственного близкого и родного человека, и так тоскливо стало у него на душе, словно оборвалась последняя струна на гитаре, которую купили ему в девятом классе.
Не зря говорят, что, если тебе приходится невыносимо тяжело, обязательно придет день, когда ты вдохнёшь полной грудью. Через неделю после сватовства Бато отправили на дальнее поле чинить изгородь, достаточно далеко от кишлака: дорога на старой, скрипучей, как голос Баходура, арбе заняла почти два часа. Ему предстояло там ночевать.
Бато так и не понял, почему его отправили с одним стариком: то ли Рахматулло окончательно решил, что он уже не в состоянии убежать, то ли просто в суете предсвадебных дел ему было просто не до него. Но, как бы там ни было, у него появился шанс. Пусть небольшой, совсем крохотный, но шанс.
Еще стояла предрассветная темень, когда Бато, осторожно перешагнув через безмятежно спящего старика, быстрым шагом пошел в сторону черневшей вдалеке скалистой гряды. На север, ему нужно идти только на север, там Родина, там свобода. С каждым шагом он ускорялся, и встающее солнце толкало его вперед своими лучами, а свежий горный воздух наполнял досыта его легкие, тесно сжатые сломанными ребрами. Сердце его билось неровными толчками, радуясь обретенной воле. Ему на север, только на север. «Ом мани падме хум!»
Возвращение
Наступила та самая зыбкая пора, когда равновесие между теменью ночи и рассветным солнцем принимало четкие очертания. Протяни руки – и ты сможешь увидеть набухшие прожилки вен на руках.
После возвращения домой сон для Бато перестал быть спасительным островком, наоборот, он его возненавидел. Эта ночная пора не приносила ему отдыха, только мучения. Боль в переломанном теле не давала провалиться в глубокий и целебный сон, а в те редкие минуты, когда это случалось, он начинал громко разговаривать на фарси, пугая отца с матерью, которые тревожно прислушивались за стеной.
Скоро уже год, как он живет мирной жизнью, его война давно закончилась. Ей отдал он гораздо больше, чем хотел: семь лет, вырванных из жизни, не вернуть, как не вернуть здоровья израненному и измученному телу. Но ведь народная мудрость о том, что милосердное время все лечит, чертовски права. Потихонечку, час за часом, день за днем Бато возвращался к мирной жизни, хотя это было сделать неимоверно сложно. Уходил на войну он из одной страны, а вернулся в другое, чужое ему и незнакомое государство. Все перевернулось с ног на голову на его родной земле. Куда-то всё одним махом исчезло, как растаявший утренний туман: вдруг не стало работы, оказались никому не нужны ни АТП, ни завод мясокостной муки. Деньги тоже пропали, равно как и новая одежда с продуктами. Появились нервные и склочные бесконечные очереди. Талоны на все, начиная от водки и заканчивая туфлями, стали пределом мечтаний. Люди изменились. С одной стороны, вроде бы те же родственники, друзья и знакомые, а с другой – совсем их не узнать. Все куда-то бегут, толкаются локтями, что-то покупают и перепродают, то какие-то ваучеры, то пуховики меняют на тушенку, а тушенку на кроссовки. Бато чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. На войне ведь все понятно и предельно просто: рядом друг, а на той стороне враг. А здесь – поди разберись.
Стало слышно басовитое гудение чайника, значит, начинается новый день, и мама готовит нехитрый завтрак, надо вставать. Мысли мыслями, а приходящему дню все равно, о чем ты думаешь, он, стервец, безразличен к твоим метаниям и ему начхать на то, кто попадет в его жернова. Так что надо брать себя в руки, делать свой первый шаг как можно шире и тверже.
Сегодня очень хороший и благоприятный день для начинаний по лунному календарю, и именно сегодня он выходит таксовать, так по-простому в посёлке говорили про частный извоз. За последние два месяца он полностью перебрал старую отцовскую «копейку» и, по правде говоря, уже три дня назад мог начать возить пассажиров, но уступил маминой просьбе и терпеливо дожидался благоприятного дня.
Весна… Она в агинских степях особа весьма своенравная, со своим ветреным характером, может, если захочет, надолго задержаться, а может и неожиданно для всех прискакать вприпрыжку. В этом году она капризничала, апрель выдался на редкость холодным. Бато, зябко передернув плечами, повыше поднял воротник варенки. «Может, на сегодня хватит? – подумал он. – Да и время уже восьмой час». Он не любил холодный ветер. Вернее, его невзлюбили плохо сросшиеся ребра и пробитая пулями, в двух местах сломанная правая рука. Они выражали свое недовольство тупой ноющей болью, которая заставляла поскорее перебираться в теплоту дома.
– Николаич, на сегодня все, я домой! – крикнул Бато своему товарищу, с которым они вместе делили трудный таксистский хлеб.
– Хорошо, я еще часок поработаю, – ответил тот.
Иван Николаевич, несмотря на свои пятьдесят с гаком, выглядел на десяток лет моложе. Может, гуранская кровь была тому виной или молодая жена открыла ему второе дыхание, только он был не по годам бодр и легок на подъём. Как только начало разваливаться родное автотранспортное предприятие, которому он отдал двадцать семь лет жизни, он приватизировал видавшую виды двадцать четвертую «Волгу» и быстро перешел с государственного извоза на частный. В принципе для него-то ничего и не изменилось: раньше деньги сдавал в кассу, а теперь клал в собственный карман, раньше его такси стояло возле автостанции, а теперь на площади.
Вечерело. Бато не спеша ехал домой, за спиной оставались озябшие тополя на Комсомольской, впереди ждали родной дом и горячий мамин чай.
Воспоминания
Дорога домой... Она только в кино бывает легкой и скорой, но Бато эту дорогу выстрадал, вымолил, заплатил за нее безмерно высокую цену.
На следующее утро после его побега погода резко испортилась. Стоявшая изнурительная жара сменилась пронизывающим ветром и редкими шариками снежинок. К скалистым бокам ущелья невозможно было прикоснуться: они обжигали исхудавшее тело Бато ледяным холодом. Каждый шаг давался ему с большим трудом, окоченевшее тело отказывалось подчиняться. И только обида, да-да, не сила воли, не жажда жизни, а простая человеческая обида упрямо толкала его вперед и вперед. Столько лет в плену, столько мучений – и все напрасно? Когда он прошел через боль и страдания и до свободы всего ничего – просто так сдаться и замерзнуть? Нет уж, увольте.
Через два дня, вконец измученный, на пределе человеческих сил, он набрел на одинокую хижину пастухов. К его счастью, она была пуста, но по горным обычаям в ней были запас сухого хвороста, спички, помятый и весь зеленый от старости медный чайник. Если везет, то везет по-крупному: это к тому, что на полке нашлось несколько закаменевших, но таких вкусных лепешек. Жар от разгоревшегося костра наконец-то заполнил всю хижину, и Бато провалился в спасительный сон, как будто нырнул в омут с головой.
Вдруг острое чувство тревоги заставило его неожиданно проснуться. За годы, проведенные в плену, у него, как у волкодава, чующего крадущуюся волчью стаю, обострилось чувство опасности. Да, так и есть, угроза совсем рядом. Осторожно выглянув из-за большого валуна, Бато увидел на дальнем перевале группу людей. Один, два, пять, восемь. Да, восемь моджахедов, шедших по следам за ним, торопящихся снова накинуть ему на горло удавку и заковать в кандалы. «Но это вряд ли», – подумал Бато, потому что решил, что ни при каких обстоятельствах он не вернется в плен, лучше уж смерть.
По горным кручам и острым камням им еще идти до лачуги часа два, значит, у него есть время оторваться от них, да и до границы, по его расчетам, оставалось всего ничего.
В последние три часа отчаянного бега среди колючего кустарника Бато вложил всю свою злость, обиду и надежду. Он бежал, падал, в кровь разбивая коленки, его лицо, разодранное колючими ветками держи-дерева, распухло и превратилось в сплошное кровавое месиво, но никто и ничто не могло его остановить, ведь ему нужно на север, только на север. Громкие крики и неровное дыхание преследователей слышались за спиной все ближе и ближе. Что это? Неужели река? Это же Пяндж, ом мани падме хум, это Пяндж, это государственная граница. В отчаянном броске он с ходу заскочил в ледяную воду, скользя по подводным камням, срываясь и ныряя с головой, он рвался на ту сторону. Вода начала взрываться фонтанчиками от пуль. Моджахеды, остановившись на берегу, подняли по Бато беспорядочную стрельбу. В горячке погони он даже не понял, что в который раз ранен. Две пули все же нашли его, и раненая правая рука плетью повисла сбоку. И, уже почти теряя сознание, он выбрался на берег.
Последнее, что Бато запомнил, впадая в беспамятство, это зеленые фуражки бегущих к нему пограничников.
Встреча
Так, день за днем, мирная жизнь поглотила Бато. Все реже он во сне хватался за автомат и чаще улыбался. А радоваться он мог по малейшему поводу. Ветер сегодня дует теплый – это хорошо. У одноклассника родился сын уже третий – просто здорово! Заблудившаяся божья коровка, забавно щекоча, деловито ползает по его предплечью – и так спокойно на душе, что не нужно никуда спешить ни ему, ни этому созданию.
На улицы поселка внезапно ворвался бесшабашный июнь. Забежал, заскочил и вовсю кричит: «Я здесь! Я принес вам жару, зелень и успокоил весенние ветра!»
Бато, сидя в кабине, лениво подставлял лицо ласковым лучам утреннего солнца. День обещал быть жарким.
– Вы свободны? Мне бы в поликлинику успеть до десяти, – вопрос девушки застал его врасплох.
От неожиданности он так резко повернул голову, что ударился лбом о боковое стекло, чем вызвал ее искренний смех.
– Да, конечно. Садитесь, махом доедем, – ответил он и от ее смеха начал еще шире улыбаться.
Так, вместе смеясь, они отъехали от «Весны». Но не прошло и двух минут, как ее смех неожиданно смолк, и, только уловив взгляд девушки, он понял причину резкой смены ее настроения. Широкие рубцы, плохо зажившие шрамы от кандалов на запястьях и щиколотках до сих пор пугали людей, поэтому он почти никогда не надевал шорты, футболки и рубашки с коротким рукавом. И сейчас, совсем некстати, из-за рук, крутящих баранку, рукава рубашки съехали и заставили замолчать бойкую девушку. Ну что с нее возьмешь. Ну не обижаться же на нее в самом-то деле, и, чтобы неловкая пауза не затянулась, он спросил, как ее зовут.
– Санжима, – виновато улыбнувшись, тихо ответила она.
Невооруженным взглядом было видно, что ей очень неудобно и она не знает, как себя вести.
– Хотите я вас подожду? – неожиданно для себя спросил Бато, и она сразу же ответила:
– Да, если вам нетрудно.
Пока он ждал девушку, из памяти не уходила ее уютная улыбка. Невысокая, с яркими глазами, небольшим аккуратным носиком, полными и чувственными губами, со смуглой кожей, подчеркивающей ее природную красоту, она вытеснила из головы все его другие мысли, дела и проблемы. Бато уже забыл, что нужно маму отвезти к родне в Шанхай, и вечерний просмотр боевика в видеосалоне стал не нужен.
Прошел час, томительное ожидание затянулось. В голову полезли предательские мысли, вдруг она передумала и ушла пешком или окончательно испугалась его разбойничьего вида. Минутная стрелка на часах совсем перестала двигаться, время замедлилось до такой степени, что, казалось, сегодняшнее утро никогда не уйдет. Бато успел раз пятнадцать отказать пассажирам, десяток другой обойти машину и не счесть сколько раз протереть и так чистое лобовое стекло. О бурхан, вот и она. Стало сразу трудно дышать, вокруг все, как в тумане, и ладони махом вспотели.
– Ну что, поехали?
– Да, конечно.
– А может, я покатаю тебя по Агинску?
И этот короткий диалог закончился незамедлительным согласием Санжимы. Какой же волшебный день сегодня был, доверху наполненный тихой радостью и совершенно новым чувством полного понимания и погружения друг в друга. Усталый день тихонечко переходил в теплый вечер, они сидели на склоне сопки с романтическим названием «Гора любви», и теплые камни приятно грели их спины. Он рассказывал ей о войне, о годах, проведенных в плену, даже спел один куплет из песенки, которую все время напевала Гулбика.
– О чем поется в этой песне? – спросила Санжима.
– Про двух влюбленных аистов, которые свили гнездо на верхушке старой чинары и создали семью, – ответил Бато.
История жизни Санжимы в отличие от его судьбы была гораздо прозаичнее: школа, институт и работа. Совсем недавно она пришла в первую школу учителем химии, работа ей очень нравится, любит детей, и они отвечают взаимностью, немного вяжет и шьет и, по секрету, пробует писать стихи.
Пришло время прощаться. Старенький жигуленок, уставший не меньше своего хозяина, тихо шурша шинами, остановился возле дома Санжимы, и они еще долго стояли, боясь первым сказать «До встречи». Что-то говорили друг другу, какие-то пустяки, и тут у Санжимы робость куда-то улетучилась: приподнявшись на цыпочки, она робко поцеловала Бато в сухие обветренные губы. Его губы мгновенно отозвались на поцелуй. Эти несколько сладостных секунд превратились в целую вечность, вокруг все перестало существовать, в этом беспокойном и трудном мире они остались вдвоем. Что это – любовь, счастье, ликование на весь мир? – сейчас им не до вопросов, ответы будут, и непременно, но только не сейчас, только не сегодня.
Последний бой
В один из октябрьских дней, когда по утрам становится уже довольно прохладно и легкий пар ватными клубками вырывается при дыхании, Бато вызвали в военкомат. Он сломал голову, размышляя о причинах вызова: второй раз его в армию точно не возьмут, да и кому он там нужен, весь ломаный-переломанный. Разве что может выступить на уроках мужества в школе, пару раз ему приходилось – на классных часах он скупо рассказывал о войне. Назавтра прямо с утра он зашел в знакомое ему здание. На первый взгляд внутри ничего не изменилось, только вот символика советской армии поменялась на российскую и алые знамена сменились триколором. Немного помявшись перед кабинетом, он постучал в дверь, после приглашения вошел. Военком был новый, недавно назначенный, с виду совсем небольшого росточка, с широкими усами и пристальным взглядом из-под густых бровей.
– Ну что, Бато, не догадываешься, зачем я вызвал тебя? – хитро улыбаясь, спросил он.
– Никак нет, товарищ майор, – пожимая плечами, ответил Бато.
Немного помолчав, военком достал из старого, покрытого облезшей серой краской сейфа маленькую красную коробочку, положив ее на стол, открыл.
– Это твой, – сказал он. В коробке, гордо поблескивая рубиновыми боками, лежал орден Красной Звезды.
– Это за твой последний бой. Документы и орден буквально три дня назад пришли. Бюрократия – она и в армии бюрократия, но ведь самое главное, что ты ее получаешь, – улыбнувшись, сказал засидевшийся в майорах военком.
– Спасибо. Служу Советскому Союзу! – приняв строевую стойку, по привычке отчеканил Бато.
Сев в машину, он тихонько открыл коробку и осторожно погладил орден. Поневоле вспомнился последний бой. Его рота, шедшая далеко впереди боевой колонны, неожиданно попала в засаду. Пугливая тишина резко наполнилась взрывами гранат и автоматными очередями. Идущий рядом Вовка Мухинин по прозвищу Муха вдруг, нелепо взмахнув руками, завалился на стальной бок БТР. У ротного на его глазах пулей от крупнокалиберного пулемета оторвало руку, и кровь алым фонтаном забила из разорванного плеча. Но первоначальный испуг и хаос прошли, и началась привычная солдатская работа, остатки роты сгруппировались возле последнего целого бронетранспортера. Прошли первые полчаса, и стало ясно, что силы неравны. Душманское кольцо медленно, но верно сжималось.
– Будем прорываться! Вон там, справа, есть тропинка. Она пока свободна, промедлим – больше шансов не останется! – прокричал сержант из второго взвода Федоров Костян, балагур и весельчак из подмосковной Балашихи.
– Бато, прикроешь? Без твоего пулемета все поляжем, – спросил сержант, и он молча кивнул.
После взрыва десятка брошенных гранат, пока не улеглась поднятая от взрывов пыль, оставшиеся в живых пацаны, согнувшись, ринулись в узкий проход. Душманы, опомнившись, начали подниматься из-за камней и стрелять в них, но тут свою смертельную песню запел пулемет Бато, и свинцовый веер пуль гибельным опахалом прошелся по атакующим. Он стрелял так, как никогда не стрелял за свои армейские полтора года, отчаянно метко. И эти короткие, но такие важные десяток минут стали спасением для сорока семи ребят. Только убедившись, что они в безопасности, Бато отскочил от гусеницы БТР, но следующий шаг он так и не успел сделать. Секундная тишина – и взрыв гранаты. Душманский гранатомет все-таки нашел свою цель.
Громкий гудок проезжающего мимо ЗИЛа внезапно вырвал его из цепких лап памяти. Только побелевшие от напряжения пальцы рук, сжимающие руль, и мокрая от холодного пота спина не давали Бато забыть, какой ценой ему достался этот орден.
«Ом мани падме хум».
Об авторе
Андрей Дашин первые свои рассказы начал писать года три назад. Активно ведет свою страницу в сети «ВКонтакте», где свои посты расценивает как некую отдушину, возможность выплеснуть эмоции, донести свои мысли и переживания. А их у него достаточно – Андрей Дашин работает мэром п. Агинское. Сюжеты его рассказов разные, но, как считает сам автор, их всех объединяет тема добра, душевности и надежды. Уверен, что в наше сложное время по-другому никак нельзя. По признанию А. Дашина, сюжет рассказа «Молитва» вертелся у него в голове давно, а судьба наших пленных и доблестных воинов беспокоит и волнует сейчас как никогда. «Сам рассказ, конечно, вымысел, но исторические параллели верны, и общая боль, и судьба моих ровесников и друзей, прошедших Афганистан, мне хорошо знакомы», – поделился автор.
