10 вопросов народному поэту Бурятии, ученому, члену Союза писателей России, лауреату Государственной премии Республики Бурятия в области литературы и искусства
- Трудно поверить, что вы поэт, пишущий так вдохновенно на русском языке, до трех-четырех лет этого языка не знали…
- Отца часто переводили по работе с одного места на другое. И однажды перевели в семейское село. В том, что наша семья оказалась именно в этой деревне, я теперь даже вижу предопределенность. И считаю, что мне повезло: я познакомился с настоящей разговорной русской речью – богатой, образной и очень отличающейся от книжной. Иногда думаю: неужели все в жизни настолько предопределено, что мне суждено было оказаться в этой деревне?
- Вспомните, когда и где родился ваш первый стих?
- Когда стало известно, что отца переводят работать в село с заманчиво-сладким названием Арбузово, мое воображение разыгралось.
«А мне вовсю мерещились каштаны, сады и попугаи, и фонтаны, страна всего чудесного и вкусного. О, покажись скорей, село Арбузово!» - описывал я позже. Когда ЗИС остановился посреди степи, полынь, ковыль и пауты – все, что предстало моему взору.
«А где же чудеса, скажи? Арбузово – зеленая тоска! Я плакал, не слезал с грузовика»… Мне было 8 лет. Арбузово – сильнейшее разочарование моего детства, но воспоминания о нем у меня светлые. Там и родился мой первый стих. «Мишка любит мед, он пошел за медом, по дороге лапу он сосет…» - сочинял я. А в степи были одни суслики. Там я впитал в себя дух степи.
- Когда вы осознали что вы поэт?
- Во мне всегда жило чувство, что я могу написать что-то стоящее. Я чувствовал в себе «летящую стрелу». Мой отец, читая мои первые опусы, никогда не критиковал меня, но всегда давал совет оттачивать стих. Первые публикации у меня появились, когда я учился в школе. Однажды я принес свои стихи Исаю Калашникову. Сидевший рядом знаменитый поэт Дондок Улзытуев, посмотрев мои стихи, сказал: «Парень пишет на русском, а чувствуется бурятское». Позже, в Москве, поэт Борис Слуцкий, «генерал» в литературных кругах, одобрил мои стихи. Поэты читали по стихотворению, после чего он вежливо говорил: «Спасибо». Это означало, что человек может садиться. Я, в свою очередь, прочел стих и вместо «спасибо» услышал: «Продолжайте». И так я читал и читал свои стихи. А потом он сказал: «Давайте на следующем заседании устроим обсуждение ваших стихов». Это было крещение Москвой с благословения Бориса Слуцкого. Мне было 25 лет.
- Листая вашу книгу «Сутра мгновений», поражаешься количеству известных людей, с которыми вы встречались. Вспомните самую необычную встречу.
- Людей достойных, необыкновенных в своей жизни я встречал немало. Иногда мне кажется, что встречи с ними обусловлены чем-то свыше. В этом смысле показательна встреча со знаменитым историком, автором пассионарной теории Львом Николаевичем Гумилевым – сыном поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилева. В конце 80-х в стране стали публиковаться его книги. Необычный и наполненный гуманизмом взгляд автора, его отношение к кочевому миру, частью которого, я, несомненно, являюсь, вызывали во мне глубокое уважение. Но мог ли я мечтать о встрече? Люди искали встречи с ним. А я, однажды приехав в Москву, случайно обнаружил у своего знакомого номер телефона Льва Николаевича. Я уже не был журналистом и, по сути, был сам от себя. Но я так хотел встретиться с ним, что позвонил, представился и… получил разрешение прийти к нему домой. «Только, извините, планы не позволяют мне уделить вам более 30 минут», - сказал Лев Николаевич в трубку. Вместо положенных 30 минут мы говорили час. Заметив, что я украдкой взглянул на часы, Лев Николаевич улыбнулся: «Знаете, если б вы сказали, что вы Дугаров, я бы передвинул свои планы». Дело в том, что по телефону ему послышалось, будто я Угаров. Был такой номенклатурный работник от литературы. Вот Угарову полагалось не более 30 минут. Но даже в том, что я проник к Гумилеву под именем Угарова, я вижу смысл. Мои впечатления и наш разговор с ним вошли в сборник воспоминаний о Льве Николаевиче.
- Ваша первая профессия – журналист. Почему расстались с ней?
- Я был самым молодым в редакции «Правды Бурятии». Там была плеяда сильных журналистов. Но специфика журналистской работы такова, что многие достойно написанные вещи не сохраняются. Труд журналистов подвержен течению времени. Я работал собкором в Курумканском и Баргузинском районах. Было очень интересно. То, что не ложилось в прозу, потом отзывалось стихами. Порой надо было срочно отписываться по работе, а хотелось писать стихи. Журналист – он попадает в жернова времени и текучки, которые вертят его как белку в колесе. И, может быть, хорошо, что я вовремя ушел из журналистики. Привычка писать газетным стилем отражается на стихах. Так говорили и Исай Калашников, и многие другие. Писательское письмо должно быть свободным от трафаретов и формата.
- Вам удалось добиться признания в литературе и науке. Для многих вы человек успеха. Что вам всегда помогало?
- В БГУ студенты приглашали меня, как человека, добившегося успеха. А я себя таковым почему-то не ощущаю. В жизни меня что-то вело. Карьеризма во мне не было. Всегда поднимало и выносило с волной тех, кого я считаю своими единомышленниками. Поэты появляются плеядами. Даже если вспомнить Пушкина и его товарищей по лицею. Человеку, с одной стороны, нужно попасть в среду себе подобных, с другой стороны, поэт – это одиночка. По натуре я тихий воин. Я не сторонник мысли, что добро должно быть с кулаками. Но я не трусил. И подростком я не был правильным – ходил по острию ножа.
- Многие люди, которые добиваются в жизни чего-то стоящего, в начале пути не были правильными и стандартными. Как вы пришли в науку?
- Прямо из Баргузинской долины, где работал журналистом, я попал в Институт востоковедения Академии наук СССР (улыбается). Поступил в аспирантуру и занялся современным буддизмом. Москва – место, где сталкиваются амбиции и на глазах случаются трагедии тех, кто оказался там в надежде реализоваться. Я так увлекся стихами, влюбленностью, что едва не забросил аспирантуру. Отрезвило меня письмо отца. Я мобилизовался и успел закончить работу над диссертацией в срок. Изучая старомонгольскую письменность, я не мог справиться с ощущением, что я не изучаю, а вспоминаю ее. Еще студентом журфака я неожиданно открыл для себя «путь в Азию через Европу». В Питере я впервые познакомился с трудами знаменитых русских монголоведов. Зачитывался ими в библиотеке. И то, что потом мне случайно предложили место в аспирантуре, возможно, было предопределено. У меня такое ощущение, что все в моей жизни складывалось так, как должно было.
- Вы поэт и ученый. Кем вы чувствуете себя в большей степени?
- Я не могу сказать категорично. Всегда стараюсь этого избегать. Потому что «мысль изреченная есть ложь». Омар Хайям был ученым, но в памяти большинства остался благодаря своим рубаям. Я хотел уйти на вольные хлеба и жить стихами, но судьба всегда предлагала мне возможность стабильной работы. Если бы можно было жить стихами… Но это невозможно было даже в советское время.
-Чего вам сегодня больше всего не хватает?
- Времени. Я ощущаю его скоротечность. Есть даже мысль о том, что чем больше мы пытаемся сэкономить время – летаем на самолетах, ездим на машинах, тем быстрее разворачивается время. И сутки уже не те, что были раньше. Выиграв во времени, мы теряем его – парадокс. Оно сжимается как шагреневая кожа. Три головы – некрасиво, но иногда именно этого мне не хватает. Так хочется творить, работать. А я не Цезарь, мне трудно переключаться с одного на другое. А муза, когда приходит, ее нужно ловить, иначе не догнать.
- А какой должна быть муза – женщина-«мечта поэта»?
- Чтобы быть музой, ей достаточно быть просто женщиной. Женщина – самое божественное создание из всего живого. Насколько прекрасен мир животных, но женщина… В ее обнаженном женском теле находится вся красота мира природы – и лань, и лебедь. Недаром античные скульпторы восторгались красотой женского тела. И совсем другая традиция – буддийская, также воспевает красоту женского тела. Я завидую Пигмалиону, который сумел оживить статую. И ничего плохого о женщинах сказать не могу.
Фото Марка Агнора
Досуг
4386
Баир Дугаров: "Музе достаточно быть просто женщиной…"
